СЭР СТИВЕН

Однако, в подобных случаях, речь может идти лишь об очень коротком

временном и не влекущим за собой последствий обязательстве, нам же

необходимо совсем другое, куда более серьезное. Вы не ослышались, я,

действительно, сказал "нам". Просто Рене молчит, предпочитая, чтобы я

говорил за нас обоих. Если уж мы братья, так я старший; Рене младше меня на

десять лет. Так уж повелось между нами, что все принадлежащее мне

принадлежит и ему, и соответственно наоборот. Отсюда вопрос: согласны ли

вы участвовать в этом? Я прошу вашего согласия и хочу, чтобы вы сами

сказали "да". Ибо, это будет для вас куда более серьезным обязательством,

чем просто покорность, а к этому вы уже давно готовы. Прежде чем ответить,

подумайте о том, что я буду для вас лишь другим воплощением вашего

возлюбленного и никем иным. У вас по-прежнему будет один хозяин. Более

грозный и строгий, чем мужчины в замке Руаси -- это да, поскольку я буду

находиться с вами постоянно, изо дня в день. Кроме того у меня есть

определенные привычки, и я люблю, чтобы соблюдался ритуал.

Спокойный размеренный голос сэра Стивена тревожной мелодией звучал для О.

в абсолютной тишине комнаты. Не слышно было даже потрескивания дров в

камине. О. вдруг почувствовала себя бабочкой, приколотой к спинке дивана

длинной острой иглой слов и взглядов, пронзенной ею насквозь и прижатой

голым телом к теплому шелку сидения. Ей стало страшно и она словно

растворилась в этом страхе. О. многого могла не знать, но в том, что ее

будут мучить и мучить гораздо сильнее, чем в Руаси, дай она свое согласие,

она не сомневалась.

Мужчины стояли рядом и вопросительно смотрели на нее. Рене курил. Дым от

его сигареты поглощался специальной лампой с черным колпаком, стоявшей

неподалеку на столике. В комнате пахло ночной свежестью и сухими дровами.

-- Вы готовы дать ответ, или вы хоте ли бы еще что-нибудь услышать от меня?

-- не выдержав, спросил сэр Стивен.

-- Если ты согласна, -- сказал Рене, -- я сам расскажу тебе о желаниях

сэра Стивена.

-- Требованиях, -- поправил его англичанин.

О. прекрасно представляла, что дать согласие -- это далеко не самое

трудное. Также прекрасно понимала и то, что мужчины даже мысли такой не

допускали -- как, впрочем, и сама О. -- что она может сказать "нет".

Самым трудным было просто сказать что-нибудь, произнести хотя бы одно

слово. Она жадно облизала горящие губы; во рту пересохло, в горле будто

застрял комок. Руки покрылись холодной испариной. Если бы только она могла

закрыть глаза! Но нет... Две пары глаз не отпускали ее, и она не могла и не

хотела уходить от этих настойчивых взглядов. Чувствуя их на себе, она

словно вновь возвращалась в Руаси, в свою келью, к тому, что, как ей

казалось, она надолго или даже навсегда оставила там. Рене, после ее

возвращения из Руаси, всегда брал ее только лаской, и никто за все это

время ни разу не напомнил ей о кольце и не воспользовался предоставляемыми

им возможностями. Либо ей не встречались люди, знавшие секрет этого

кольца, либо, если такие и были, то по каким-либо причинам предпочитали

молчать. О. подумала о Жаклин. Но если Жаклин тоже была в Руаси, почему же

она тогда в память об этом не носила железное кольцо на пальце? И какую

власть над О. давало Жаклин знание этой тайны?

О. казалось, что она превратилась в камень. Нужен был толчок извне -- удар

или приказ, чтобы вывести ее из этого оцепенения, но толчка-то как раз и не

было. Они не хотели от нее послушания или покорности; им нужно было, чтобы

она сама отдала себе приказ и признала себя добровольной рабыней. Именно

признания они добивались от нее. Ожидание затягивалось. Но вот О.

выпрямилась, собравшись с духом, расстегнула верхние пряжки жакета, словно

задыхаясь от охватившей ее решимости, и встала. Колени и руки ее мелко

дрожали.

-- Я твоя, -- сказала она своему возлюбленному, -- и буду тем, чем ты

захочешь.

-- Не твоя, а ваша, -- поправил он ее. -- А теперь повторяй за мной: я

ваша, я буду тем, чем вы захотите.

Серые колючие глаза англичанина, не отрываясь, смотрели на нее. Рене тоже

не сводил с нее глаз, и она утопая в них, размеренно повторяла за

возлюбленным произносимые им слова, немного, правда, изменяя их. Рене

говорил:

-- Ты признаешь за мной и сэром Стивеном право...

И она повторяла стараясь говорить как можно четче:

-- Я признаю за тобой и за сэром Стивеном право... Право распоряжаться моим

телом тогда и так, как вы сочтете нужным... Право бить меня плетью как

преступницу или рабыню... Право заковывать меня в цепи и не обращать

внимания на мои мольбы и протесты.

-- Ну вот, -- сказал Рене. -- Кажется, я ничего не забыл. Думаю, сэр Стивен

должен быть удовлетворен.

Примерно это же он говорил ей в Руаси. Но тогда у нее не было другого

выхода. Там, в замке, она жила словно во сне, хотя и страшном. Сырые

подвалы, пышные платья, пыточные столбы, люди в масках -- все это не имело

ни малейшего отношения к ее обыденной жизни и к ней самой. Ее тогдашнее

состояние было, наверное, сравнимо с состоянием спящего человека: спящий

понимает, что сейчас ночь и он спит, и видит страшный сон, который рано или

поздно, но должен кончиться. С одной стороны спящий, хочет, чтобы это

произошло поскорее дабы прекратился навеваемый им кошмар, а с другой,

хочет, чтобы он продолжался, ибо ему не терпится узнать развязку. И вот

она, развязка, наступила, да еще и так неожиданно. О. меньше всего

предполагала, что это произойдет так и в такой форме. В предельно короткий

промежуток времени она оказалась брошенной из настоящего в прошлое и тут же

возвращена обратно, но настоящее уже неузнаваемо изменилось. До сих пор

Рене никогда не бил ее и единственное, что изменилось в их отношениях после

ее пребывания в замке, так это то, что он теперь, занимаясь с ней любовью,

использовал не только ее лоно, но и ее зад и рот. О., конечно, не могла

знать этого наверняка, но ей почему-то казалось, что ее возлюбленный там, в

замке, никогда не участвовал в избиениях ее плетьми. Возможно, это

объяснялось тем, что удовольствие, получаемое им при виде беззащитного,

связанного, извивающегося под ударами хлыста или плетки тела, было

несравнимо сильнее, чем если бы он сам наносил эти удары. Похоже, что это

было именно так. Сейчас, когда ее возлюбленный, полулежа в глубоком кресле

и закинув ногу на ногу, с удивительным спокойствием в голосе говорил ей,

что рад ее согласию и с любовью в сердце отдает ее сэру Стивену, он тем

самым как бы выдавал себя и признавал за собой это качество.

-- Когда сэр Стивен захочет провести с тобой ночь, или час, или просто

захочет побродить с тобой по Парижу или сходить в ресторан, он будет

предупреждать тебя об этом заранее по телефону и присылать за тобой машину,

-- сказал Рене. -- Иногда я сам буду приезжать за тобой. Решай. Да или нет?

Но она не могла заставить себя произнести хоть слово. Сказать "да" -- это

значит отказаться от самой себя, от своей воли и желаний, однако она,

готова была пойти на это. Она видела в глазах сэра Стивена страстное

желание обладать ею, и ее возбуждал его голодный взгляд. Она, может быть,

даже с большим нетерпением, чем он сам, ждала того момента, когда его руки

или губы прикоснутся к ней. И как скоро это произойдет зависело только от

нее. Но ее тело говорило "нет" -- хлыст и плети сделали свое дело.

В комнате было очень тихо, и казалось, что даже само время остановилось.

Но вот желание пересилило страх в душе О., и она, наконец, произнесла

столь долгожданные слова. Нервное напряжение было так велико, что

мгновением позже О. почувствовала как огромная слабость охватывает ее, и

она медленно начинает сползать на пол.

Словно через ватную стену, она услышала голос сэра Стивена, говоривший, что

страх ей тоже очень к лицу. Но разговаривал он не с ней, а с Рене. О.

почему-то показалось, что сэр Стивен сдерживает в себе желание подойти к

ней, и она пожалела о его нерешительности. Она открыла глаза и посмотрела

на своего возлюбленного. О. вдруг с ужасом подумала, не увидел ли Рене чего

такого в ее взгляде, что он мог бы принять за измену. Желание отдаться

сэру Стивену О. не считала изменой, поскольку это желание зародилось в

ней с молчаливого согласия самого Рене или даже, скорее, по его

приказу. И все же она не была до конца уверена в том, что ее возлюбленный

не сердится на нее. Малейшего его жеста или знака было бы достаточно,

чтобы она навсегда забыла о существовании такого мужчины, как сэр

Стивен. Но знака не последовало. Вместо этого, Рене попросил ее (вот уже

в третий раз) дать им ответ. О., помедлив секунду, прошептала:

-- Я согласна на все. Я ваша. Делайте со мной все, что хотите. -- Она

опустила глаза и еле слышно добавила: -- Я бы только хотела знать, будут ли

меня бить плетью?

Повисла долгая тишина, и О. успела многократно раскаяться в том, что

задала свой глупый вопрос. Наконец сэр Стивен ответил:

-- Иногда.

Потом О. услышала, как чиркнула о коробок спичка и звякнули стаканы, --

видимо, кто-то из них наливал себе виски. Рене молчал. Он не желал вступать

в разговор.

-- Я, конечно, могу согласиться и все что угодно пообещать вам, но

вытерпеть этого я не смогу.

-- А это и не нужно. Вы можете кричать и плакать, когда вам захочется. Мы

не запрещаем вам этого, -- снова раздался голос англичанина.

-- О, только не сейчас. Сжальтесь, -- взмолилась О., заметив, что сэр

Стивен поднялся из своего кресла и направился к ней. -- Дайте мне еще

немного времени.

Рене подошел к ней и обнял ее за плечи.

-- Ну, -- произнес он, -- согласна?

-- Да, -- после небольшой паузы выдавила из себя О. -- Согласна.

Тогда Рене осторожно поднял ее и заставил встать на колени у самого дивана.

Она так и замерла, закрыв глаза и вытянув руки. Грудь и голова покоились на

обитом грубым шелком диване. Ей вспомнилась старинная гравюра, которую она

видела несколько лет назад. На ней была изображена довольно молодая

женщина, стоящая так же, как она сейчас, на коленях перед большим креслом в

какой-то богато обставленной комнате; в углу играли ребенок и собака, юбки

женщины были подняты, а стоявший рядом мужчина занес над ней розги для

удара. Костюмы людей свидетельствовали, что изображенное происходит в

шестнадцатом веке. Гравюра называлась "Наказание супруги". О. эта сцена

казалась тогда просто возмутительной.

Рене одной рукой держал О. за руки, а другой -- поднял ее юбки. Потом он

погладил ее ягодицы и обратил особое внимание сэра Стивена на покрытую

легким пушком ложбинку между ее бедрами и два ждущих скупой мужской ласки

отверстия. Затем он велел ей побольше выпятить зад и раздвинуть пошире

колени. Она молча подчинилась.

Неожиданно все эти похвалы, расточаемые Рене ее телу, оценивающие возгласы

сэра Стивена, грубые непристойные выражения, используемые ими, вызвали в О.

такую неистовую волну стыда, что даже не дававшее ей покоя желание отдаться

англичанину внезапно пропало. Она вдруг подумала о плети -- боль, вот что

было бы избавлением от этого; ей вдруг захотелось, чтобы ее заставили

кричать и плакать -- это бы оправдало ее.

В это время рука сэра Стивена нашла вход в ее лоно и грубо проникла туда.

Большой палец этой же руки англичанин с силой вдавил в ее анус. Он то

отпускал, то вновь входил в нее, и так до тех пор, пока она, обессиленная,

не застонала под его лаской. Чувство стыда исчезло, и она почувствовала

презрение к себе за эти стоны.

-- Я оставляю тебя сэру Стивену, -- сказал Рене. -- Он вернет мне тебя,

когда сочтет нужным.

Сколько раз, там, в Руаси она вот так же стояла на коленях, открытая

всем и каждому? Но тогда браслеты на руках не давали ей забыть, что она

пленница и не в ее власти было изменить что-либо. И это было счастьем для

нее, ибо она всего лишь подчинялась грубой силе и никто не спрашивал ее

согласия на это. Сейчас же она должна была по собственной воле стоять

полуголой перед мужчиной и отдаваться ему. Данное ею обещание сильнее чем

браслеты и колье связывало ее. Но как бы ни было велико ее унижение или,

даже скорее именно благодаря ему, она вдруг почувствовала свою

неповторимость и ценность. Она ощущала себя волшебным даром для двух

этих мужчин.

Рене собрался уходить и сэр Стивен пошел проводить его до двери. В

одиночестве и тишине, О. чувствовала себя еще более голой, чем в их

присутствии. Щекой она касалась шелковой обивки дивана, коленями ощущала

мягкий ворс толстого ковра, по ногам струилось шедшее от камина тепло.

Прежде чем выйти, сэр Стивен подбросил в огонь немного дров и они теперь

весело потрескивали. Висевшие над комодом старинные часы неторопливо

тикали, отмеряя время человеческим жизням. Слушая их тиканье, О. думала о

том, как, должно быть, странно и смешно выглядит она со стороны, стоящая на

коленях с поднятой юбкой, на фоне современной обстановки этой комнаты.

Жалюзи на окнах были опущены. Оттуда сквозь стекла в комнату доносились

звуки ночного Парижа. Что-то будет с ней дальше? Сэр Стивен задерживался. У

О., с таким безразличием переносившей все то, что вытворяли с ней мужчины в

Руаси, сейчас перехватывало дыхание при одной только мысли о том, что через

минуту или через десять, но англичанин вернется и прикоснется к ней своими

руками.

Но ее потаенные надежды не оправдались. О. услышала, как сэр Стивен вошел в

комнату. Он какое-то время молча рассматривал ее, повернувшись спиной к

камину, а потом тихим ласковым голосом велел ей подняться с колен и

присесть на диван. Что она, удивленная, и сделала, испытывая при этом

определенную неловкость. Он очень галантно предложил ей виски и сигарету, но

она вежливо отказалась и от одного, и от другого. О. увидела, что

англичанин сейчас переоделся в домашний халат, серый, из грубой шерсти; по

цвету он подходил к его волосам. Она посмотрела на его руки. Сэр Стивен

поймал ее взгляд, и О. густо покраснела -- вот эти длинные тонкие пальцы с

белыми коротко остриженными ногтями всего несколько минут назад так

безжалостно насиловали ее. Они сейчас будили в ней страх, но к этому страху

примешивалось страстное желание вновь почувствовать их в себе.

Однако, англичанин не спешил доставить ей это удовольствие.

-- Я хочу, чтобы вы разделись, -- сказал он. -- Не вставайте. Снимите

сначала жакет.

О. расстегнула большие золоченые пряжки и, сняв жакет, положила его на

край дивана, туда, где уже лежали ее шуба, перчатки и сумочка.

-- Поласкайте себе соски, -- сказал сэр Стивен и добавил: -- В

будущем вам следует использовать более темную краску.

Ощущая в голове какую-то странную пустоту, О. несколько раз провела

пальцами по кончикам грудей и, почувствовав, что они набухли и отвердели,

прикрыла их ладонями.

-- Нет, нет, -- строго сказал сэр Стивен.

Она убрала руки и откинулась на спинку дивана. Большие с крупными торчащими

в стороны сосками груди казались несколько тяжеловатыми для ее довольно

хрупкого телосложения. О. не понимала, чего же он медлит, почему не

подойдет и не прикоснется к этим распустившимся для него цветкам. Она

видела, как дрожат ее соски. Она чувствовала это при каждом вдохе.

Но вот сэр Стивен подошел к дивану и боком сел на его валик. Он молчал

и курил сигарету. Неожиданно немного горячего пепла упало в ложбинку

ее груди. О. не знала, специально ли он это сделал или нет. Ей

показалось, что он намеренно хочет оскорбить ее своим пренебрежением,

своим безразличием и своим молчанием. Но она же знала, что еще совсем

недавно он желал ее. И это желание не пропало -- она видела как напряжен

под халатом его член. О. презирала себя за свое неуемное желание и

презирала сэра Стивена за его проклятое самообладание. Она хотела,

чтобы он любил ее, хотела его поцелуев, ласки. О, с какой бы

нежностью она приняла бы его! Он может издеваться над ней, может

мучить ее, но оставаться безразличным он не имел права.

В Руаси ей было абсолютно все равно, какие там чувства испытывали те, кто

обладал ею: их руки были руками ее возлюбленного, их плоть -- его плотью,

их приказы -- его приказами, он получал удовольствие в ее унижениях, и она

жила этим. Сейчас же все было иначе. Она отлично понимала, что Рене,

оставляя ее сэру Стивену, хотел разделить ее с ним не из просто

удовольствия отдавать ее другим, а ради каких-то высших соображений. Он

хотел разделить с сэром Стивеном то, что больше всего любил сейчас -- ее. И

поэтому обнажил О. для англичанина. Всего полчаса назад, когда она,

полуголая, стояла рядом с Рене на коленях, он раздвинув ей бедра,

рассказывал сэру Стивену о растянутости ее заднего прохода и говорил, что

он всегда помнит о пристрастиях своего брата. Потом он добавил, что если

сэр Стивен хочет, он охотно предоставит ему это отверстие в единоличное

пользование.

-- Что ж, -- сказал сэр Стивен, -- замечательно, -- но тут же заметил: --

Не смотря на все ваши старания, я все же могу причинить ей боль.

-- Она принадлежит вам, -- ответил Рене. -- И будет счастлива угодить

любым вашим желаниям. -- Он наклонился и поцеловал ей руку.

О. была потрясена услышанным: с такой легкостью отказаться от части ее

тела! Она не могла в это поверить. Выходило, что возлюбленный дорожил

сэром Стивеном больше чем ею. Теперь она понимала, что не всегда слепо

доверяла Рене, не верила в часто повторяемые им слова о том, что он

любит ее и получает огромное удовольствие от ее безоговорочного

подчинения ему. Еще одним признаком, указывающим на особое отношение ее

возлюбленного к сэру Стивену ("Что-то близкое к почтительности", --

подумала О.) явилось для О. то, что Рене, который обычно испытывает

острое наслаждение, видя как ее насилуют чужие руки и плоть, который

всегда с такой жадностью следил за ее перекошенным от боли лицом, за ее

кричащим или стонущим ртом, за ее полными слез глазами, на сей раз,

отдав ее сэру Стивену и убедившись, что тот счел ее подходящей для

себя, просто ушел.

Страницы: 1 2 3 4 5